Чтобы попасть в Украину в 2025 году, ввиду отсутствия авиасообщения, вам придется воспользоваться одним из открытых железнодорожных погранпереходов. Например, можно добраться поездом «Укрзализници» из польского юго-восточного города Пшемысль, расположенного в 12 километрах от украинской границы. Сам город напоминает потрепанный Санкт-Петербург до того, как в него начали вливать деньги. Развлечений там немного, поэтому неудивительно, что ночью из его дворов доносятся пьяные жизнерадостные польские крики. Зато в 6 утра район вокзала оживает. К пограничному контролю уже за 2 часа до отправления поезда выстраивается длинная очередь, состоящая преимущественно из украинских женщин и стариков. Несмотря на очевидную перегруженность пропускного пункта, лишь двое-трое польских пограничников сдержанно, без суеты пропускают желающих попасть в Украину через контроль.

Сам поезд как парадное лицо Украины – чистый, современный и ничем не уступает по удобству польским и немецким. Вагон-ресторан предоставляет путешественникам готовые блюда, хот-доги, кофе и даже коктейли. Внутри, если не обращать внимание на информационные экраны, висящие между рядов в вагонах, не сразу понимаешь, что едешь в воюющую страну. И все же эти табло нельзя не заметить. Всю дорогу они транслируют просветительские ролики об украинской культуре, а также рекламу магазинов военной амуниции и благотворительных организаций, помогающих украинской армии и беженцам.

Стереотип о суровой, хамоватой и коррумпированной украинской таможне развеивается сразу, как только милая девушка в форме на прекрасном английском языке просит у вас паспорт. Силовые структуры стараются соответствовать европейским стандартам, пограничники разговаривают с людьми вежливо вне зависимости от цвета их паспорта.

Тем не менее цвет паспорта, конечно же, имеет значение: мужчину с российским паспортом уже хотели высадить из вагона, когда он начал нервно звонить по телефону, после чего выяснилось, что тот – новоиспеченный солдат Легиона Свобода России, а за вступление в ряды ВСУ ему уже обещан вид на жительство. Пограничники с улыбками извинились за недоразумение и с благодарностью пожали ему руку, пожелав доблестной службы.

Киев, каким-то чудесным образом умудряется быть всем одновременно. Сохраняющей свою историю европейской столицей со своими бутиками, легкой радостной жизнью, гуляющими с пакетами бутиков местными модницами, парками, самокатами. Тут каждый дом украшен муралами и вообще в ходу уличное искусство, потрясающие рестораны с теплыми летними кафе, а своей ухоженностью он не уступает Москве ни разу.

И все это во время войны, о которой солнечным днем напоминает актуальный «дизайн-код» всей Украины. Здесь в ходу сочетания в цветах флага, узоры вышиванок, а в киевском ЦУМе среди брендовой одежды для гламурного образа может запросто стоять стенд с военной формой.

Несмотря на то, что местные в шутку советуют иностранцам в случае приближения работников ТЦК сразу отбиваться своими паспортами, встретить ТЦК так и не получилось. Один одессит впоследствии рассказывал, что громкие случаи, связанные с работой этого госучреждения, в основном из Одесской области, откуда военнообязанные мужчины часто пытаются сбежать в Молдову.

Киев меняется, за час до наступления комендантского часа. В это время заведения закрываются, а посетители недовольно начинают расходиться. И им следует поторопиться, ведь такси тоже почти перестают работать, что понятно: водитель сервиса Bolt тоже должен успеть к комендантскому часу.

А потом Киев пронзает сирена. Звук эпичный, протяжный и пугающий, на который никто из возвращавшихся домой киевлян, кажется, не обращает внимания, выработав даже некоторую привычку к пронзительному вою. В построенной еще с учетом безопасности членов коммунистической партии гостинице «Украина» бомбоубежище уходит глубоко под землю. И вот там на глубине в разгар тревоги можно встретить разве что испанского пенсионера, который пришел сюда как на экскурсию.

В каждом номере гостиницы «Украина» есть колонка, которая начинает вещать предупреждение на нескольких языках о необходимости спуститься в убежище. Предупреждают лишь о начале тревоги, об окончании тревог люди узнают из приложений.

Взрывы беспилотников в городе при закрытых окнах звучат как далекие салюты, а вот от баллистики содрогаются окна в дальних от прилета районов...

Вообще русский язык, вопреки утверждениям роспропаганды, тут не то чтобы не услышишь, а люди с российскими паспортами – совсем не экзотика. Хотя, конечно, есть очевидные границы допустимого. Выйти на улицу и громко выкрикивать что-то с московским акцентом – риск. Можно нарваться на вернувшегося с передовой ветерана войны с Россией, потерявшего побратимов под Бахмутом. Это перестает быть абстракцией, становится ощутимым, когда видишь мемориал памяти жертвам этой войны на Майдане Незалежностi (Независимости).

Каждый установленный флажок, стяг подразделения, фотография олицетворяет конкретного человека – погибшего защитника Украины. Хотя мемориал не имеет официального статуса, он живет и постоянно растет: появляются все новые флажки, многие из которых носят имена героев, отдавших жизнь за родную Украину. Пространство, где потери становятся материальными.

Здесь, на Майдане, я встречаю Романа. Он тоже из России, работает в SMM, живет в Украине порядка десяти лет. Стоя посреди Киева, он говорит по-русски и точно знает, почему в далеком 2014-м году доводы российской пропаганды не подействовали на него.

Решение переехать в Украину накануне Майдана связано у Романа с личной историей.

По его словам, этим везением – возможностью знать правду, какова Украина на самом деле, он обязан своей жене.

Дорожный асфальт и остановки общественного транспорта выглядят на удивление аккуратно. В этом плане Киев и пригород могут конкурировать и с Москвой, и с многими городами Центральной Европы. Только если присмотреться, становятся заметны небольшие заплатки на бетонных разделителях – следы войны, память о первых днях российского вторжения. Мы едем по местам, где российские войска были остановлены, и подъезжаем туда, откуда их выбили.

Если вы попробуете рассказать трагедию этих сел жителям постсоветского пространства, демонстрируя свежие фотографии, у вас может не получиться. Слишком узнаваемой выглядит эта разруха. Житель армянского Сюника, равно как и выходец из Тверской области, вряд ли отличит разрушенный снарядами дом от того, который покосился от ветхости где-то в заброшенной деревне под Рязанью.

Но тут речь о живом и зажиточном населенном пункте. И разбитые крыши – не результат запущенности, а прямые последствия войны. На многих заборах все еще видны небольшие хаотичные отверстия – следы шрапнели, пуль и деталей пролетевших тут снарядов. На самой границе села Гребельки – мемориал погибшим бойцам теробороны, украшенный флагами Украины и стягом местного подразделения. Рядом два сгоревших автомобиля. На въезде был бой спецназа. Вид прогоревшей стали как визуальный маркер для осознания того, что вся эта приветливая страна находится в состоянии войны с агрессором.

Подробности боя узнавать не хочется. Гораздо важнее – заглянуть в глаза людям, которые его пережили. Тем самым, кому помогает Роман и его семья. Они закупают дрова, ремонтируют побитые осколками крыши, привозят еду и, что самое главное – поддерживают людей морально. Некоторые пожилые люди у них на особенном попечении. Таких здесь минимум двое.

«Дедушка Гриша», как его по-родственному называет Рома, увидев, что мужчина на этот раз пришел к нему с журналистами, принимается рассказывать, скольким он обязан благодетелю. Пенсионер старается на жизнь не жаловаться, хотя первое время после оккупации из-за нервов разыгралось сердце, и он был какое-то время лежачим больным.

Сейчас «дедушка Гриша» сидит, опершись на трость и с характерной для украинцев иронией рассказывает о том, как с семьей пережил дни оккупации. К журналистам деревенские, конечно, недоверчивы, но в присутствии Романа охотно раскрывают душу.

Формула «жиды и бандеры» мелькала в самой отвратительной путинской антиукраинской пропаганде. И очевидное противоречие никого из использовавших ее как будто не смущало. Невероятно, что можно было воспринять ее всерьез настолько, чтобы использовать в качестве оправдания своего участия в полномасштабном вторжении в Украину в 2022 году.

Рома приглашает меня в один из соседних домов. В темной неосвещенной комнате на диване под множеством покрывал лежит обессиленная старая женщина. Ее зовут Надежда Ивановна. На вид она ровесница «дедушки Гриши», вот только второй раз за несколько месяцев лежит на реабилитации после удаления камней в почках. В ее возрасте это крайне тяжелая операция.

Во время оккупации Гребелек Надежда Ивановна потеряла одного из сыновей. Когда в село вошли российские войска, их дом в числе первых оказался под огнем. Одного из сыновей ранили в шею, но он выжил. Второй получил ранение в пах – он умер у матери на руках. Похоронили мужчину в нескольких метрах от дома – в огороде. Перезахоронить тело на кладбище удалось на 40-й день, как раз после деоккупации Гребелек.

За стеной ее дома во внутреннем дворе установлен крест по убитому сыну – еще один самодельный памятник, среди тысяч, которые остались в селах Киевской области после весны 2022-го.

С жителями деревни Роман говорит по-украински.

По его словам, за годы поездок по всей Украине он ни разу не столкнулся с притеснением из-за русского языка.

На обратном пути в Киев дорога ведет мимо изрешеченного осколками и пулями распятия. Обломанные руки Христа, следы шрапнели. Мельком бросаю взгляд и думаю: «Забавно в контексте всего, что путинская пропаганда говорит о "СВО" как о "защите традиционных ценностей"».

И в этот момент мы въезжаем на заправку.

Украинские заправки похожи на космические корабли, казино, отели – на все, что угодно, только не на заправки. Здесь под блестящими витринами продается все, а местные еще и знают, что еда на заправке качественная и разнообразная. Шаурма, хот-доги, салат «Цезарь» – у местных не принято скептически относиться к питанию на заправке. Напротив, многие едят здесь, потому что действительно вкусно.

Это стало для него одним из аргументов в пользу жизни здесь.

Идейные россияне, вступившие в ряды ВСУ, далеко не единственные иностранцы, которые приезжают в Украину. С первых дней полномасштабной агрессии сюда начали прибывать добровольцы со всего мира. Среди них – британский военный Джеймс Фэнсом. Внешне он похож на английского колониалиста Генри Райдера Хаггарда: высок, жилист, джентльменские усы и «взгляд на две тысячи ярдов» – уставший, напряженный, как у человека, прошедшего через множество боёв. Последнее неудивительно, ведь Джеймс прошел через Бахмут и другие горячие точки. Объясняя свою мотивацию, он избегает пафосных фраз и, как настоящий профессионал, говорит сдержанно и четко.

При этом, он подчеркнуто отрицает штамп кремлевской пропаганды: «СВО» необходима для предотвращения агрессии со стороны НАТО.

В Лондоне у Джеймса была девушка, но их отношения не выдержали проверку расстоянием и теперь он встречается с украинкой:

Про особых людей, которых ему удалось встретить в Украине рассказывает и Филипп Франке. Филипп – иоанит родом из Гамбурга. «Иониты» – члены одной из старейших религиозных благотворительной организации Европы, ведущей свою историю напрямую от одноименного рыцарского ордена.

Мы встретились с Филиппом в волонтерском штабе в Одессе. Он поведал мне, как случайная благотворительная миссия превратилась в большой гуманитарный проект. В начале полномасштабной войны в Украине ему сообщили о поиске велосипеда для одной из первых миссий, и Филипп откликнулся.

По пути Филипп связался с одесской волонтеркой Юлией Погребной. Вместе они впоследствии и основали будущий штаб. Уже на обратной дороге, перевозя беженцев, он получил дополнительную поддержку и понял, что проект может вырасти во что-то большее. Филипп координировал работу из Брюсселя, Юлия занималась структурированием работы на месте. С ростом проекта появилась возможность обучать команду в Одессе и сделать организацию более профессиональной.

Франке полностью переехал в Одессу, оставив карьеру и семью в Западной Европе. Однако этот шаг стал для него логичным и внутренне легким: дети уже покинули родительский дом, и это позволило ему посвятить себя работе – здесь пригодился весь его предыдущий жизненный и профессиональный опыт. Он подчеркивает, что объединение всех его знаний, контактов и компетенций дало возможность создать структуру, способную эффективно помогать.

Если Одесса – это волонтеры и тыл, то Николаев – щит. Город, который месяцами принимал на себя удары, выглядит крепким и собранным. Сложно вспомнить, где в России найдешь в парках столь аккуратно уложенную плитку. Те же впечатления, что и в Киевской области, где все заправки похожи на космические корабли, а сам Киев – передовая столица мира и даст фору Москве своими уютными кофейнями, живописными муралами на домах и зеленью дворов и парков. Да, в это сложно поверить, если все, что ты знал – это путинская пропаганда.

Совсем иное в Херсоне – городе, где война не на грани быта, а внутри него. В Херсон пришли война и оккупация, он был отбит... Здесь не работают сирены: любая атака с другого берега прилетит быстрее или одновременно с любым сигналом. Уже на подъезде к Херсонской области со стороны Николаева вдоль живописных и поэтичных (прямо с открытки!) полей видны таблички «Минна небезпека». Чуть позже из-за зелени деревьев проступают первые разбитые КАБами старые заправки, автобусные остановки и дома.

Именно здесь расположена деревня Посад-Покровское, которая находилась на линии соприкосновения российских и украинских войск. Волонтеры из «New Down», те же, что помогают людям в Одессе, работают и здесь. Практически вся деревня была разрушена. Жителей, конечно, эвакуировали, но некоторые, как это всегда бывает, остались и находились там прямо во время обстрелов. Подобных деревень вдоль линии фронта – десятки, если не сотни. И почти в каждой находились люди, которые пытались остаться и выжить. Смогли не все.

Общими усилиями волонтеров и администрации дома покрывают какими-то временными крышами, ремонтируются коммуникации, но огромный разрушенный Дом Культуры вживую поражает своими масштабами.

«До войны в Посад-Покровском проживало более двух тысяч человек, – рассказывает волонтерка Юлия Погребная, – сейчас их – 850. Из них – 110 детей. Электричество мы им восстановили, но водоснабжения до сих пор нет. Люди ходят по 2 километра с ведрами и тачками, чтобы просто набрать воды и полить огород. К сожалению, вот только мы говорили с главой села, люди не возвращаются сюда, потому что еще инфраструктура полностью разбита, нет ни садика, ни школы, ни больницы, и нет воды, в первую очередь. Такие организации, как наша, очень помогают для того, чтобы восстанавливать жилища. Но, к сожалению, это не всегда получается из-за отсутствия безопасности. Но люди стараются. Только что мы спросили у главы села: "Как ваше настроение?". Она ответила: "Нормальное. Но нам не нужен мир, перемирие, мы хотим победы". Это было очень сильно».

Окончательно осознание войны приходит именно здесь – в самом Херсоне. Проехав километры прекрасных, но еще не разминированных полей, оказываешься в городе, где продолжается жизнь – странная, тихая, упрямая жизнь под прицелом. Люди здесь прячутся от «птичек» – российских дронов, которые, по словам местных жителей, в качестве целей охотно выбирают автомобили и любого человека с камерой. Так журналист становится для них подходящей мишенью.

Центр города – Сталинград: руины домов простираются до краев кадра. Хочется верить, что это просто масштабно построенная сцена для военного фильма. Но это не декорации. У каждого разрушенного дома есть история, сотканная из жизней сотен мирных семей. Нет ни одной логичной причины, почему люди должны жить так.

Истории херсонцев об ужасах первых дней оккупации пробирают до мурашек. Анастасия – одна из тех, чья семья осталась в городе. Она говорит:

В первый день, когда российские войска вошли в Херсон, Анастасия с сыном оказалась в подвале.

В панике она попыталась дозвониться до бывшего мужа Александра. Он сначала не отвечал. Потом писал, что занят на работе. Он был за границей. Узнав, в какой они ситуации, перезвонил.

Этот момент что-то изменил: Александр, находившийся в безопасности, начал волноваться за них и, несмотря на развод и расстояние, стал поддержкой.

После этого момента их связь восстановилась. Он помогал, спрашивал, нужны ли деньги, искал способы помочь выбраться из оккупации.

Это случилось в конце второй недели. Анастасия вспоминает, как пришла в дом к родителям. Двери в подъезд были закрыты, а родители не брали трубку. Когда она зашла во двор, то увидела машущего ей соседа и поняла: ее предупреждают. Кто-то из знакомых написал: «У вас во дворе “зетки”». Российские военные приехали, обступили дом. Все легли на пол – понимали, чем может закончиться встреча. Анастасия отошла в кофейню, а через час ей позвонила заведующая детским садом, в который ходит ее сын, и сообщила: «Вас ищут. Не звоните нам, пожалуйста. Нам страшно». Так Анастасия оказалась в числе людей, которые могли исчезнуть без следа. По ее словам, люди, за которыми приходили, просто пропадали, и с их родственниками потом тоже что-то случалось.

С того дня она «легла на дно». Удалила соцсети, сменила номер телефона, начала скрываться. С ребенком на руках она переезжала из одного укрытия в другое. Кто-то пускал на ночь, кто-то – на несколько дней. Родителям тоже пришлось покинуть дом. Все произошло в течение одного дня: «Мы просто исчезли. Исчезли как семья».

Позже ей удалось выехать. Это был риск: один неправильный шаг на блокпосте – и можно было не доехать. Но страх за ребенка пересилил. Теперь они живут в Киеве, и несмотря на тревоги, все равно чувствуют себя свободнее. Но коридор – по-прежнему их спальня.

Анастасия рассказывает, что знакомство с ее будущим мужем, Сашей Вакуленко, произошло почти случайно. Они давно работали вместе, но романтические отношения начались лишь после драматического поворота событий.

Тот случай стал отправной точкой: вскоре Александр предложил Анастасии жить вместе. Предложение не заставило себя долго ждать – и их жизнь пошла по новому пути. У пары родился сын, которого в честь отца назвали Сашей.

Однако со временем отношения разладились, и пара рассталась. Почти полгода не общались – до того самого звонка в первый день полномасштабной войны.

Александр на тот момент уже жил за границей, работал на заводе Škoda по контракту через агентство. По словам Анастасии, он был человеком крайне трудолюбивым. Мог работать сутками без сна. Физически выносливый и умный – он легко осваивал любую работу.

Когда началась война, Александр внезапно вернулся в Украину. Позвонил Анастасии из Киева с просьбой помочь ему устроиться в армию.

Тут рассказ ее обрывают слезы. Лишь попив воды и выплакавшись, она продолжает. С документами была проблема – они находились в оккупированной Сумской области, а тех, кто вернулся из-за границы, долгое время вообще не брали – якобы «могут быть агентами».

В какой-то момент из Сумской области сообщили, что документы найдены, и Сашу отправили на учебу в Одессу. После этого он должен был попасть в Центральную Украину. Но до нее он не доехал.

Он выходил на связь нерегулярно, писал короткие сообщения. Из переписок она узнавала, что он попадал в тяжелые ситуации. Один из самых страшных эпизодов – ночь в окопе с побратимом.

Последний контакт между ними был 28 ноября. Александр отправил сыну деньги на подарок ко дню рождения.

После этого сообщений не поступало. Наступило 1 декабря – день рождения Анастасии. А на следующий день, 2 декабря, позвонила ее мама.

Все, кто был рядом, начали готовиться к худшему.

Анастасия рассказывает, как искала Александра везде, даже в вагнеровских группах.

Ребенку о смерти отца Анастасия не рассказывала:

Правду сыну, заручившись советами психолога, рассказали уже после официальных результатов ДНК. Рассказывая об этом, Анастасия снова срывается на слезы.

Первый раз это немного страшно. Но потом хочется показать Украину всем.

Тут действительно идет война. Это не «конфликт» и не сюжет из новостей, но в то же время это страна, в которой живут, работают, любят, женятся, растят детей, открывают бизнес и продолжают сопротивление. Тут остаются в основном те, для кого это не просто политика. Для кого это дом, семья и вся жизнь.

Именно поэтому здесь — Роман, Джеймс, Филипп. Именно поэтому Александр бросил всё и приехал на фронт. И именно поэтому Украина живет не в ожидании «заморозки», не в поисках компромисса, а в борьбе за сохранение себя и приближение победы.

Я приехал в страну, про которую думал, что знаю все. А уезжал — с ощущением, что только начал понимать, за что здесь сражаются и почему не сдадутся.